Чак Паланик - Колыбельная [litres]

Чем больше путаницы и неясностей в заклинании, тем сильнее оно воздействует на намеченную жертву. Собьет ее с толку. Отвлечет внимание. Жертва растеряется. Застынет в недоумении. У нее собьется сосредоточенность.

Похоже на приемы Большого Брата с его песнями и плясками.

Все то же самое.

На гравиевой стоянке, на полпути между выходом из луна-парка и машиной Элен, Мона поднимает ежедневник над головой, так чтобы огни луна-парка светили сквозь одну страницу. Сначала видно только то, что Элен записала на этот день: дата, имя – капитан Антонио Кэппелл – и напоминания о встречах по делам агентства. Но потом на странице проступает бледный узор из букв – красные слова, желтые предложения, синие абзацы, – в зависимости от того, какой отсвет ложится на лист.

– Невидимые чернила, – говорит Мона, все еще держа страницу на свету.

Бледные, как водяные знаки. Призрачные письмена.

– Меня переплет навел на мысль, – говорит Мона.

Переплет из темно-красной кожи, почти черной из-за того, что ежедневником пользуются постоянно.

– Это человеческая кожа, – говорит Мона.

Элен говорит, что нашла эту книгу в доме Бэзила Франки. Симпатичная старая книга, только пустая. Она купила ее вместе с домом. На обложке – черная пятиконечная звезда.

– Пентаграмма, – говорит Мона. – Это была чья-то татуировка. А этот маленький бугорок. – Она прикасается пальцем к точке на корешке. – Этот сосок.

Мона закрывает книгу, отдает ее Элен и говорит:

– Потрогай. Прислушайся к ощущениям. – Она говорит: – Это даже не древняя, это гораздо старее.

Элен открывает сумочку, достает пару кожаных белых перчаток с пуговичками на манжетах и говорит:

– Нет. Держи ее ты.

Мона смотрит на книгу, раскрытую у нее в руках, и перелистывает страницы туда-сюда. Она говорит:

– Если бы знать, что они использовали вместо чернил, я смогла бы ее прочитать.

Если писали уксусом или жидким аммиаком, говорит она, то надо сварить красную капусту и протереть страницу отваром – буквы проявятся малиновым цветом.

Если писали спермой, то написанное можно прочесть под флюоресцентным светом.

Я перебиваю: люди записывают заклинания спермой?

И Мона говорит:

– Только самые сильные заклинания.

Если писали раствором кукурузного крахмала, надо протереть страницу йодом.

Если писали лимонным соком, говорит Мона, нужно нагреть страницу, и тогда буквы проступят коричневым.

– А ты лизни, – говорит Элен. – Если кислое, значит, лимонный сок.

Мона резко захлопывает книгу.

– Это книга заклятий, который тысяча лет, книга, переплетенная в человеческую кожу и, возможно, написанная чьей-то древней спермой. – Она говорит Элен: – Так что ты ее оближи.

И Элен говорит:

– Ладно, я все поняла. Постарайся быстрее ее прочитать и перевести.

И Мона говорит:

– Это не я таскала ее с собой десять лет. Это не я ее уничтожала, не я писала поверх всего. – Она держит книгу обеими руками и сует ее Элен под нос. – Это древняя книга. Она написана на архаичном латинском и греческом. Плюс к тому – древние руны, теперь утраченные. – Она говорит: – Мне нужно время.

– Вот. – Элен открывает сумку, достает сложенную бумажку, отдает ее Моне и говорит: – Вот баюльная песня. Один человек, Бэзил Франки, ее перевел. Если сличить ее с заклинанием из книги, тогда будет проще перевести все остальные заклятия на том же языке. – Она говорит: – Как на Розеттском камне.

Мона протягивает руку, чтобы взять листок.

Но я вырываю листок у Элен и говорю: почему мы вообще затеяли эту дискуссию? Говорю, что я думал сжечь книгу. Я разворачиваю листок. Это страница 27 из библиотечной книжки. Я говорю: надо сперва подумать. Подумать как следует.

Я говорю Элен: ты уверена, что хочешь так поступить с Моной? Это заклинание сломало жизни нам обоим. И потом, говорю я, что знает Мона, узнает и Устрица.

Элен надевает белые перчатки. Застегивает пуговички на манжетах, протягивает руку и говорит Моне:

– Отдай мне книгу.

– Но я могу ее расшифровать, – говорит Мона.

Элен трясет рукой и говорит:

– Нет, так будет лучше. Мистер Стрейтор прав. Для тебя все изменится, все.

Ночь искрится цветными огнями и дрожит криками.

И Мона говорит:

– Нет, – и прижимает книгу к груди.

– Видишь, – говорит Элен, – оно уже началось. Когда есть хоть какая-то власть, даже возможность власти, тебе сразу хочется большего.

Я говорю Моне, чтобы она отдала книгу Элен.

Мона поворачивается к нам спиной и говорит:

– Это я ее нашла. Я – единственная, кто может ее прочитать. – Она оборачивается, смотрит на меня через плечо и говорит: – А ты… ты хочешь ее уничтожить, чтобы состряпать статью для своей газеты. Хочешь, чтобы все разрешилось, чтобы можно было об этом писать.

И Элен говорит:

– Мона, котик, не надо.

Мона оборачивается через другое плечо, смотрит на Элен и говорит:

– А тебе хочется власти над миром. Чтобы править единолично. Для тебя главное – власть и деньги. – Она обнимает книгу обеими руками, выставив плечи вперед; кажется, что она обнимает ее всем телом. Она смотрит на книгу и говорит: – Я – единственная, кто понимает, кто ценит ее за то, что она собой представляет.

Я говорю ей: послушай, Элен.

– Это Книга Теней, – говорит Мона, – настоящая Книга Теней. Она должна быть у настоящей ведьмы. Дайте мне перевести ее. Я вам все расскажу, что удастся понять. Обещаю.

Я складываю страничку с баюльной песней и убираю ее в задний карман. Делаю шаг в направлении Моны. Смотрю на Элен, и она кивает.

По-прежнему спиной к нам, Мона говорит:

– Я верну Патрика. – Она говорит: – Я верну всех малышей.

Я хватаю ее сзади за талию и приподнимаю над землей. Мона визжит, колотит меня каблуками по голеням и все извивается, пытаясь вырваться, но книгу она держит крепко, и я пропускаю руки у нее под мышками и вцепляюсь в книгу, в мертвую человеческую кожу. Прикасаюсь к мертвому соску. К соскам Моны. Мона орет благим матом и впивается ногтями мне в руки, мягкая кожа у меня под руками. Она впивается ногтями мне в руки, и я хватаю ее за запястья и резко дергаю ее руки вверх. Книга падает, Мона, брыкаясь, случайно отпинывает ее ногой, и никто этого не замечает – на темной стоянке, под аккомпанемент воплей из луна-парка.

Это – жизнь, которая есть у меня. Это – дочка, которую я знал, что когда-нибудь потеряю. Она меня бросит ради бойфренда. Ради дурных пристрастий. Ради наркотиков. Почему-то все всегда происходит именно так. Борьба за власть. Не важно, каким замечательным и прогрессивным отцом ты себя почитаешь, все равно все когда-нибудь кончится именно так.

Убить тех, кого любишь, это не самое страшное. Есть вещи страшнее.

Книга падает на гравий, подняв облако пыли.

Я кричу Элен, чтобы она взяла книгу.

Мона все-таки вырывается, и мы с Элен отступаем. Элен держит книгу, я оглядываюсь по сторонам, нет ли кого поблизости.

Сжимая кулаки, Мона бросается следом за нами, ее красные с черным волосы падают ей на лицо. Серебряные цепочки и амулеты запутались в волосах. Оранжевое платье все перекручено, ворот с одной стороны разодран, так что видно голое плечо. Когда она брыкалась, у нее слетели босоножки, так что теперь она босиком. Ее глаза за темными скрученными волосами. В ее глазах отражаются цветные огни луна-парка, крики отдыхающих вдалеке могли бы быть эхом ее собственных криков, которые звучат и звучат – навсегда.

Вид у нее свирепый. Свирепая ведьма. Колдунья. Злая и разъяренная. Она больше не моя дочь. Теперь она – кто-то, кого мне никогда не понять. Чужая.

Она цедит сквозь зубы:

– Я бы могла вас убить. Вас обоих.

Я провожу рукой по волосам. Поправляю галстук и заправляю выбившуюся рубашку в штаны. Я считаю – раз, я считаю – два, я считаю – три, и говорю ей: нет, но мы можем убить тебя. Я говорю, что она должна извиниться перед миссис Бойль.

Это то, что теперь называется суровой любовью.

Элен стоит, держа книгу в руках в перчатках, и смотрит на Мону.

Мона молчит.

Дым от дизельных генераторов, крики, рок-музыка и цветные огни делают все, чтобы разбить тишину. Звезды в ночном небе молчат.

Элен оборачивается ко мне и говорит:

– Со мной все в порядке. Пойдем. – Она достает ключи от машины и отдает их мне. Мы с Элен отворачиваемся от Моны и идем к машине. Но когда я оглядываюсь, я вижу, что Мона смеется, прикрывая лицо руками.

Она смеется.

Она видит, что я на нее смотрю, и перестает смеяться. Но она все равно улыбается.

И я говорю ей: чего ты лыбишься? С чего бы ей лыбиться, черт побери?

Я за рулем. Мона сидит сзади, сложив руки на груди. Элен сидит рядом со мной на переднем сиденье, держит на коленях открытый гримуар и периодически подносит его к окну, чтобы рассмотреть страницы на свет. На переднем сиденье между нами трезвонит ее мобильный.